О том, как происходили эти процессы, в интервью порталу «Царьград» рассказала Ирина Языкова — один из крупнейших специалистов по современной иконописи, искусствовед, куратор выставки «Современные иконописцы».
— Ирина Константиновна, здесь, на выставке, представлены работы мастеров из самых разных уголков России. Можно ли говорить о том, что это новое возрождение «региональных» школ, как раньше мы знали новгородскую, киевскую, владимирскую школы?
— Нет, нельзя сказать, что имеет место возвращение к «региональным» школам, потому что, собственно, не очень понятно, к чему возвращаться. Большинство этих школ полностью исчезло еще до советского времени, поскольку синодальный период в церковной живописи внес очень много разрушений в традиционный художественный строй. Мы знаем новгородскую, псковскую, московскую живопись больше по классическим памятникам древнерусского искусства. Оружейная палата XVII века уже немного унифицировала и репродуцировала совершенно иной стиль. В cинодальный период, когда пришла академическая живопись, нормы и правила стала диктовать Академия художеств. Так что древние традиции ушли уже тогда. Оставались они, конечно, у старообрядцев или в отдельных артелях, но это были уже не старые школы, а новые традиции, наработанные уже в новое время. Затем советское время — новый этап разрушения.
Так что церковное искусство пережило несколько крупных сломов разного рода. И хорошо, что в советский период сохранился тонкий ручеек традиции. Например, через Марию Николаевну Соколову, которая реставрировала Троице-Сергиеву Лавру и в это время организовала там иконописный кружок. Впоследствии из него выросла школа иконописи при Троице-Сергиевой Лавре, в Московской духовной академии.
Поэтому если речь идет о традиции, то можно говорить не о традициях древних, а о традициях уже достаточно нового времени. Сама Мария Николаевна училась у замечательных реставраторов, которые заново «открывали» и осмысляли икону в начале ХХ века. Этот процесс, который мог стать вторым рождением иконописи в России, оборвался после революции. Точнее, не совсем оборвался — он ушел в чисто академическое измерение. Пишущих практически не было, так что иконопись как искусство могла погибнуть вовсе.
Всплеск интереса начался в 1980-е и продолжился в 1990-е годы. Тут сказались и 1000-летие Крещения Руси, и освобождение Церкви от идеологического гнета. Так что если началось возрождение иконописи, то в ее новом прочтении — через науку, через реставраторов. Здесь нельзя говорить о традиции, поскольку традиция — это то, что передается: от учителя к ученику, от старших к младшим. А в России в тот период началась скорее «реконструкция» традиции, которую мы потеряли.
Она шла по-разному, в основном — через копирование. То есть люди брали древнюю икону и копировали ее. И этот «копийный» подход в нашей иконописи долго сохранялся. Он и сейчас сохраняется, но уже в виде самостоятельной школы.
— То есть это пока такой монолитный поток? Рано говорить о новых разных направлениях в русской иконописи?
— Как раз сейчас, начиная с «нулевых», уже можно. Но пока не как о школах или стилистически крупных направлениях, а больше как об индивидуальных, авторских стилях. Как только появляется выдающийся новый иконописец, мы можем увидеть его уникальную манеру письма. Так, уже в 1990-х все знали архимандрита Зинона, хотя он ориентируется на византийский стиль, а сейчас — уже на ранневизантийский, почти на античность. И все равно, глядя на его работы, мы видим: это Зинон. Или, например, Ирина Зарон. Ее работы представлены на выставке, и их сразу можно отличить от остальных. Или отец Андрей Давыдов — авторское лицо, которое ни с кем не спутаешь. Александр Лавданский, Александр Соколов, Александр Чашкин и ряд других крупных мастеров со своим ярко выраженным авторским стилем.
Здесь есть и замечательные выпускные работы учеников мастерской Московской духовной академии Троице-Сергиевой Лавры. Это хорошие копии, и они тоже имеют свою ценность. Другое дело, что если всю жизнь человек будет заниматься копированием — он не станет хорошим иконописцем.
В древности ведь не было копий, были списки. Даже со знаменитых чудотворных икон делались творческие списки: вспомним тот же Казанский образ Богоматери, с которого сделано множество списков, и каждый из них совершенно индивидуален. Конечно, копирование — это важный этап в становлении и обучении, без которого не обойтись. Если сразу начать с авторского стиля, то получится просто сплошная фантазия. И такие фантазийные иконы мы тоже видели, но, как правило, они не вписываются в канон: это уже религиозная живопись.
— На выставке представлен ряд икон, которые представляют довольно нетрадиционную трактовку известных сюжетов. «Закхей на смоковнице», «Каин и Авель»… Где проходит граница между религиозной живописью и иконой, между картиной и святыней?
— Действительно, это находка, открытие нынешней выставки — Максим Шешуков из Свияжска. Это замечательный художник, который пишет не только иконы. Эти две иконы, в общем, действительно «на грани» и ближе к религиозной живописи. Может быть, более строгий куратор сказал бы: «Нет, это не моленный образ». Ведь икона — это всегда лик, образ, которому молятся. А если это сюжет, то сюжет литургический (то есть связанный с богослужением).
Но мы хотели показать, что канон — это не внешние границы, это внутренний стержень, который «держит» икону. Он показывает, что это не просто художественное, но церковное произведение с определенным богословским смыслом. Границы есть, но они подвижны. И в наших храмах немало живописных, реалистических икон, но ведь они стали моленными образами. Главное, чтобы икона свидетельствовала о вере и чтобы это не было совсем вольной интерпретацией и «я так вижу». Если художник не соотносится с каноном, то он находится вне соборного церковного сознания. А «пограничные» вещи часто рождают новые направления и сюжеты, показывают, что иконописи есть куда развиваться.
Здесь есть весьма интересная интерпретация беседы святого Серафима Саровского с Николаем Мотовиловым (помещик, первый биограф Серафима Саровского, многолетний попечитель Серафимо-Дивеевского монастыря. — Прим.ред.). Сначала этот сюжет появился в житийном клейме на иконе мастера Павла Бусалаева, написавшего ее к юбилею Серафима Саровского. Сюжет в житии достаточно известный, когда Мотовилов, придя в гости к старцу, увидел его в ярком сиянии и удивился. Тот ответил: «Мы сидим в зимнем лесу, но ты же не чувствуешь холода, ты тоже внутри этого сияния. Это и есть общение в Духе Святом». И вот никто раньше не дерзал этот сюжет писать. Но житийное клеймо Бусалаева всем настолько понравилось, что я вижу уже не первую икону на этот сюжет. То есть мы стали свидетелями рождения нового канонического сюжета.
— Очень много деталей, которые обращают на себя внимание. Это дань старым традициям или новое веяние?
— Каждый век по-своему трактует изобразительную традицию. В какие-то века в иконах были приняты строгость и аскетизм, в другие времена — например, в Византии — обращались к античной традиции, воспевая земную красоту Богородицы (не теряя, конечно, ее одухотворенности). В XVII веке любили уделять внимание деталям, вплоть до зайчиков, которые прыгают на лужайке у ног святого. Это не мешало главному.
— А стремление передать эмоции, которое очень хорошо читается на современных иконах?
— Cейчас эмоция действительно играет большую роль. Как говорил недавно от нас ушедший замечательный иконописец Александр Соколов, неверно считать, что в иконе нет эмоций. Любовь — это эмоция, страдание — это эмоция. В образах нет греховной страсти, а эмоция — очищенная, высокая — не должна уходить из иконы.
В 1990-х годах была тенденция делать образы непроницаемые, схематические — и с ними невозможно «пойти на контакт». Они немного идолообразные. Так что эмоции нужны обязательно, но как нечто очень четко сконцентрированное и очищенное. Не эмоции «в общем», не страсти, которые разрушают.
Эмоциональность в иконе — это связь духовности и душевности. Духовность без душевности — это что-то темное, мрачное, больше присущее «врагу рода человеческого». Чистый дух присущ инфернальной сфере. У Христа, как у любого человека, были эмоции и душа, которая страдала, плакала, радовалась и так далее. Главное, чтобы эмоция не разрушала образ. Порой одной линии, одной пластики достаточно, чтобы выразить ее.
— Выставка называется «Современные иконописцы», но здесь представлены также и мозаика, и золотое шитье, и резьба. Как вы пришли к этому формату?
— Когда мы решили выставить иконописцев, то поняли, что иконопись, находясь в центре церковного искусства, диктует направление для других его видов и жанров. Она продвинулась гораздо дальше, чем, например, архитектура: ну не могут пока архитекторы найти настоящий, полноценный образ современного храма. Иконописцы диктуют, например, развитие ювелирного церковного искусства. Тот же Александр Соколов прекрасно резал по камню, и потом эти маленькие каменные иконки вставлялись в панагии (церковная регалия, награда. — Прим.ред.). В древности мастера были очень разносторонними. Один и тот же художник писал икону, расписывал храм, намечал рисунок для вышивальщиц и для ювелиров, а иногда и участвовал в возведении храмов в роли архитектора. Так, есть версия, согласно которой Андрей Рублев принимал участие в проектировании Троицкого собора (Троице-Сергиевой Лавры. — Прим.ред.).
Поэтому другие жанры — это небольшая, но важная часть. Она показывает, что икона — это очень глубокое понятие, смыслообразующая единица, вокруг которой вращается все остальное. Сам человек — икона по образу и подобию Божию. Христос — икона невидимого Бога, он сказал: «Видевший меня, видел Отца».
Мы хотели показать, как икона преобразует и «организует» реальность, задает и создает пространство для общения между Богом и человеком. И другие виды искусства как бы идут за ней. Мы показали, например, мозаику. Это и монументальные формы (такие как «Христос Пантократор» Карнаухова, предназначенный для размещения на куполе), и маленькие мозаичные иконки, граничащие с ювелирным изделием. Так же и с шитьем. Вроде бы это прикладное искусство, но оно тоже должно быть пронизано Образом.
В русском языке синонимом для «некрасивого» является «безобразный». А у нас — напротив, человек во всем должен быть способен увидеть Образ Божий, эту красоту. Но как его показать? В Древней Руси вышивальщицы показывали его через лики, через целые образы праздников, которые вышивались на церковных облачениях.
— Современный иконописец — кто он? В древности это было послушание, на которое бралось благословение, потом — больше ремесло, а сейчас что?
— Монастырская школа иконописи существует и сейчас. На выставке представлен архимандрит Зинон, который еще в 1980-е ушел в монастырь по благословению своего духовника, чтобы заниматься иконописью. В миру этим заниматься было практически невозможно — это было что-то сродни духовному подвигу.
Есть мастерская из Екатеринбурга, где матушки прекрасно пишут, — это одна из лучших российских мастерских. Подход очень серьезный, с ними много лет занималась сотрудница Московского Кремля, реставратор. То есть это не просто послушание — «умеешь, не умеешь — все равно пиши иконы».
Но, как ни странно, именно монахов-иконописцев среди общего большого количества мастеров — минимум.
Есть хорошие учебные заведения. Уже упоминали школу при духовной академии Троице-Сергиевой Лавры, также представлен Свято-Тихоновский институт и институт «Содействие». С 1990-х годов школы уже хорошо отлажены.
Но ряд мастеров и ведущие мастера этих школ не заканчивали. Кто-то из них пришел в иконопись после хорошего художественного образования, кто-то был реставратором. То есть, образование у них тоже было, но не специализированное. Только в начале 1990-х бытовало мнение, что иконописцу необязательно заканчивать какие-то академии. Вот есть прориси, сейчас ему покажут, как краски смешивать, — и готово. Слава Богу, сейчас такого нет, и у всех представленных здесь авторов есть художественное образование — специализированное или нет. Когда-то было несколько таких мастеров, которые даже гордились тем, что они самоучки, и, как в древности, начали с мытья кистей и растирания красок у своего учителя, а потом сами выросли до мастера-иконописца. Но это, конечно, отдельные уникальные истории.
— Молодежи много идет заниматься иконописью?
— Немного, совсем немного. Но все-таки она идет. И мне радостно, что мы как раз на этой выставке показали, что есть и молодые таланты. Очень интересно, что на нынешнем этапе стали появляться династии иконописцев. Вот, например, отец Андрей Давыдов — священник, а вот второе поколение — Филипп Давыдов. У него своя мастерская, он со своей женой пишет иконы, расписывает храмы. Семья Лавданских, где пятеро детей, хоть и представлена одним лишь отцом, но все они работают вместе с ним. Кто режет, кто золотит, кто пишет и так далее. То есть, пройдя художественную школу и обучение у родителей, молодые авторы сами становятся самостоятельными хорошими иконописцами.
Ну и просто молодежь, конечно, есть. Выпускники уже упомянутой Лавры и Свято-Тихоновского института очень хорошо работают. Они мастера такого уровня, которым можно доверить даже участие в иконостасе или роспись храма. Это состоявшиеся молодые иконописцы. За 25 лет работы Московской духовной академии, например, их выпущено уже немало, а некоторые из них сейчас преподают. На выставке мы и хотели показать разные поколения современных иконописцев, их постоянное развитие и движение всей русской иконописи вперед.
Беседовала Анастасия Казимирко-Кириллова
