Ибо в вас должны быть
те же чувствования,
какие и во Христе Иисусе.
Фил. 2, 5
Пишу эти заметки по следам дискуссий, прошедших на очередной Лаборатории церковных искусств и архитектуры. Эта встреча иконописцев, архитекторов, живописцев и графиков, скульпторов, искусствоведов, священнослужителей прошла с 15 по 17 июля в Александрове и Сергиевом Посаде. Ассоциация «Иль Бальо» проводит такие встречи с 1994 года по преимуществу в Италии. Нынешняя, двадцать вторая, впервые состоялась в России. Ее организовало Содружество в поддержку современной христианской культуры «Артос».
Предыдущая XXI Лаборатория состоялась минувшей осенью в Монреале (Сицилия). Участие в ее работе стало для меня живым свидетельством того, что ревность о Боге живет на земле в самых разных людях и выражает себя в различных формах, не только в привычных, «традиционных». Увидел я еще раз и то, что христианский Запад жив; единство христианского мира никуда не делось, несмотря на тысячу лет взаимных обличений и отчуждения. Потому спустя несколько месяцев после нашей встречи в Монреале сердце так живо отозвалось на слова гаванского заявления Папы и Патриарха: «Мы скорбим об утрате единства…»
По итогам прошлогодних дискуссий в Монреале удалось увидеть четыре проблемных поля, заслуживающих, по моему мнению, всестороннего обсуждения – богословского, философского, исторического, искусствоведческого, включая и анализ современной творческой практики.
- Различие и единство церковного искусства, имеющего в первую очередь богослужебное назначение, и светского христианского искусства, несущего свое свидетельство за стенами храма. Возможности их взаимного обогащения.
- Диалог восточной и западной христианской традиции в культуре и искусстве. Богословские, культурологические, исторические основания этого диалога и его реализация в живой творческой практике.
- Роль традиции и наследия в современном христианском искусстве. Проблема выпадения из традиции и отказа от нее, сознательного оставления ее пределов. Встречная проблема омертвления традиции, превращения ее из живого проводника к Богу в формальную принадлежность обряда и быта.
- Дарованная Творцом свобода творческого самовыражения как непременная принадлежность искусства – и ответственность художника-христианина перед Богом и людьми.
В этом году обсуждения проходили на отечественной северной почве, но оказались горячее прошлогодних сицилийских. Найденный организаторами жанр публичного и при этом камерного события (спасибо в первую очередь Ирине Языковой и Сергею Чапнину) позволял в общении с близкими по духу и разумению людьми внятно формулировать те обеспокоенности, что прежде интуитивно чувствовались.
Одной из исходных точек разговора стал «глубокий кризис» нынешнего церковного искусства, распространенность копиизма, дурновкусия, вторичности. Говорилось об этом далеко не в первый раз, эта тема в последние годы – общее место многих обсуждений. Но, пожалуй, в первый раз для меня стала очевидной принципиальная недостаточность подобных констатаций.
Мало считать ситуацию «плохой», неудовлетворительной, чтобы достойно и плодотворно выйти из нее. Для этого необходимо внятное представление о «хорошем», должном, чаемом, об идеале. Лишь тогда можно прочертить направление движения – от сегодняшнего дня к завтрашнему.
Такое ощущение, что внятно сформулировать позитивное творческое задание современному церковному искусству пока не удается.
И это при том, что сегодня на общем печальном фоне есть немало, да что там, даже много действительно сильных работ, бесспорно пребывающих в традиции и наряду с этим остро современных.
Невольно вспоминаешь написанное чуть больше ста лет назад Владимиром Маяковским:
Улица корчится безъязыкая –
ей нечем кричать и разговаривать.
Живые практики не находят себе программной опоры, в первую очередь опоры богословской. И остаются в сравнительно узком кругу единомышленников.
Хорошо и правильно, что такой круг формируется. Хорошо, быть может, и то, что до поры он относительно узок. Качество дискуссии сейчас важнее ее охвата. Объединение «Артос» и последние ЛабОРАтории вносят немалый вклад в это движение. Но содержательного, концептуального прорыва пока нет и здесь.
Неполная ясность того, что же делать с собой, естественным образом приводит к попыткам самоопределиться за счет противопоставления. Церковное искусство, как и вообще всякое «правильное», «настоящее», «традиционное» искусство, противопоставляется «неправильному» постмодерну. Этот ход православной мысли привлекателен и не нов, ему, по крайней мере, двадцать лет. Постмодерн здесь становится неизменным «другим», по отношению к которому так удобно подчеркивать свою собственную правильность и особость.
При этом постоянно приходится слышать утверждение о неважности постмодерна, о его незначимости. Но почему тогда от этого незначимого постмодерна никак не получается отвернуться. Отвернуться и забыть о нем, чтобы, наконец, заняться собой и исполнением своего долга.
Так получается, что само по себе это противопоставление никуда не ведет без собственного позитивного самоопределения. А мы-то кто? Кто мы здесь, в этой жизни? Кто мы в вечности? Кто мы как Церковь? И если постмодернизм, как утверждается, это движение в ад, то где рай?
Нет, конечно же, ответы на эти вопросы хорошо известны. Для начала они есть в Евангелии. И в Символе веры. И во всей жизни Церкви Христовой. Беда в том, что они не актуализованы, не привязаны к жизни людей здесь и сейчас. Инерция повседневности, приходской ли, епархиальной ли, часто не позволяет это увидеть. Но невозможность сформулировать современное творческое задание обнажает ситуацию со всей очевидностью.
И вот вопрос: в какой мере сегодняшние церковные практики, в том числе церковное искусство как зримое выражение наполняющего эти практики духа, стали живым и органическим продолжением христианской традиции, а в какой – искусственной реконструкцией?
Кровавая трагедия Русской Церкви ХХ века привела к тому, что в целом традиция церковной жизни была на нашей земле насильственно прервана. Отдельные люди подвижнически пронесли ее через гонения. Но для миллионов эта традиция сегодня восстанавливается (создается заново?) практически с нуля. И после столь масштабного человекоубийственного повреждения она может быть восстановлена в Духе и Истине Христовой, а не путем механического воспроизведения исторических форм – образов, обрядов, отношений, правил.
Упорное и настойчивое следование вычитанной из книг букве (и книги эти – не Евангелие, вот в чем дело) на деле может превращаться просто в ролевую игру, в тот самый постмодерн, который видится сейчас главным врагом.
Понимание этого понемногу приходит. Вот, например, что было сказано совсем недавно на вечере памяти отца Павла Адельгейма: «Воспитанные наукой и Просвещением, выходя из периода неверия, мы именно в книгах ищем ответы о церковной жизни и находим для себя милые нашему сердцу образцы. И когда я говорю о стилизованности, я имею в виду не сознательное актерство или притворство. Ни в коем случае, не об этом идет речь. Наша стилизация заключается в том, что мы зачастую забываем о своей православности, шагнув за церковную ограду в светскую и профессиональную жизнь. Она в том, что мы подозрительно относимся к духовным вопросам, возникающим у нас и еще больше – к собственным сомнениям. …«Да кто я такой, чтобы иметь свое мнение? Я – человек многогрешный и маленький…» И так далее. За этим форсированным самоуничижением скрывается то, что во множестве своем мы клонимся к удобной, уютной вере, а, значит, и не вполне серьезной».
И все это – при большой невнимательности самой Церкви к современным реалиям церковной жизни. Мы достаточно плохо знаем о том, чтó есть наша сегодняшняя Церковь в ее социальных, культурных, экономических, политических и иных проекциях.
Это размышление не означает сомнения в истинности и спасительности нашей Церкви. Не означает оно и неуважения к исторически сложившимся в наши дни формам церковной жизни и ее участникам. Велика сила молитвы православных христиан, велико и милосердие Божие к нам, грешным. Просто видеть реальность происходящего, по моему разумению, необходимо. Трезвость, как известно, норма жизни. А реальность эта, в частности, состоит и в том, что движение последних десятилетий, которое принято называть «церковным возрождением», на деле стало формированием чего-то иного, нового, в истории прежде не бывшего.
Поэтому в обсуждениях того, что происходит с церковным искусством, хорошо бы воздерживаться впредь по мере сил от противопоставления свой/чужой. Давно пора вместо этого перейти к углубленной работе над смыслом и содержанием самого христианского художественного свидетельства в XXI столетии. Понимаю, это непросто, поскольку движение должно быть не привычным идеологическим, но христологическим. Однако деваться некуда, эту церковную работу надо делать.
Предстоит проработать много различений. Сейчас немного коснусь лишь одной темы, которая обсуждалась на последней Лаборатории. Это диалектика богатства и бедности.
Богатство наших храмов – зримое свидетельство Божьей силы и величия. Это так нужно сегодня людям в их бедной, трудной и опасной жизни. Это радость и утешение. Особенно в Горловке и Макеевке, где не первый год продолжает война. Так случилось, что на Лаборатории были показаны презентации роскошного убранства новых больших храмов именно в этих городах.
Однако нынешняя жизнь такова, что роскошь церковного убранства нередко начинает ассоциироваться не столько с Господом нашим, сколько с могуществом и силой князей мира сего, отделяющих Церкви долю от своего неправедного (по убеждению многих и многих) богатства. Ведь далеко не случайно появилось такое относительно новое явление, как массовый низовой антиклерикализм (не атеизм). Лет пятнадцать назад о подобной реакции на «успешную» Церковь не приходилось и думать.
Сегодня социологи фиксируют потребность в «бедной Церкви» – скромной, нестяжательной, беспафосной, не навязывающей себя, близкой к простым людям, смиренно служáщей им в их повседневных бедах и нуждах.
И вот вопрос: как проецируется все это в сферу церковного искусства?
Cтремление к «христианскому минимализму» появилось не вчера и оно не беспочвенно. Ведь и Спаситель пришел к нам «зрак раба приим» (Фил. 2, 7). И величайший русский святой говорил сам о себе «убогий Серафим». И громом прозвучал из уст одного участника дискуссии парафраз Евангелия от Матфея (21, 13): «…Дом Мой домом молитвы наречется, а вы сделали его произведением искусства».
Другой участник Лаборатории пишет по следам обсуждений: «…Сейчас в обществе есть запрос на бедный храм, или вернее на образ бедного храма, без громогласного цвета, с минимальным количеством икон и композиций на стенах, с присутствием живого естественного света в пространстве храма. Поэтому рассказ о храме на Алтае, который строит отец Георгий Крейдун, несомненно (для меня лично несомненно) был доминантой конференции. В этом храме многое необычно. То, что его строит священник – доктор искусствоведения, исследующий храмовое зодчество Западной Сибири в контексте церковной миссии. То, что это покаянный храм, освященный в память Вифлеемских младенцев. То, что в иконостасе его лишь две мозаичные иконы Александра Корноухова. То, что его расписывает Ирина Зарон, а дополнять росписи будут рельефы Сергея Антонова, и декор не будет заполнять весь храм. Судя по фотографиям, в нем есть пространство, в котором личная молитва естественно соединяется с соборной; об этом же говорил и сам отец Георгий, когда отвечал на вопросы и рассказывал, что его прихожане скучают по службам в этом храме».
Характерно уточнение автора: «Есть запрос на бедный храм, вернее на образ бедного храма». Это совсем не одно и то же. Дело, в конце концов, не в том, сколько потрачено денег, хотя это, как и происхождение денег, тоже может оказаться важным. Дело в поставленной сверхзадаче.
Как связаны между собой в нашей сегодняшней церковной повседневности молитвенное, пастырское, экклезиологическое – и эстетическое? Это вопрос. Наверное, как-то связаны. Очевидного и простого ответа сразу не видно. Надо со вниманием разбираться.
Задача христианского искусства – свидетельствовать о Христе и вечной жизни перед современным миром во всем его многообразии, сложности и трагизме, нести людям любовь, веру и надежду на спасение. Служение художника в Церкви одно из самых древних. Совместная работа по осмыслению того, что происходит сегодня с этим служением, должна быть продолжена.
Любовь ко Христу Спасителю и друг другу, благоговение перед Творцом и созданным Им миром, доверие к человеку и его свободе, следование всей полноте христианской традиции, творческая смелость и ответственность – вот основания этого разговора.
Дмитрий Сладков,
Специально для альманаха «Дары»
