Вторая Неделя Великого Поста посвящена памяти святителя Григория Паламы (1296-1359). В XIV веке, как и в настоящее время, основным евангельским чтением в этот день было повествование из Евангелия от Марка об исцелении расслабленного: Тотчас собрались многие, так что уже и у дверей не было места; и Он говорил им слово… (Мк. 2,1-12).
Таким образом, Второе Великопостное Воскресенье прежде было посвящено воспоминанию о чуде Господа Иисуса, отпущению грехов страждущему человеку и исцелению его от паралича. Сохранилась и проповедь святителя Григория Паламы на это Великопостное Воскресенье. «Ибо если, как говорит Соломон, время – всякой вещи, и всему – свой час, то ищущему благоприятного времени для совершения добродетели – вот это время: эта четыредесятница дней», — начинает свою проповедь Фессалоникийский Архиепископ Григорий[1]. Пройдет совсем немного времени, и в этот самый день второго воскресенья Великого Поста Константинопольская Церковь введет празднование в честь самого Григория.
По словам Иоанна Мейендорфа, празднование в честь Паламы «является своеобразным продолжением Недели Православия». В церковном сознании Григорий Палама воспринимается как один из Отцов Церкви. Вопреки тому факту, что эпоха патристики исторически завершилась с появлением Ислама, современное православное богословие с завидной последовательностью продолжает расширять его границы, твердо придерживаясь аксиомы, что каждая эпоха в истории Православия должна уметь «производить на свет» Отцов Церкви.
Именно поэтому, память Григория Паламы во Вторую Неделю Поста это более, чем индивидуальная богослужебная память святого и мыслителя, подвижника, монаха и епископа, оставившего после себя большое количество творений и оказавшего значительное влияние на последующее развитие Православия.
Великопостное Торжество в честь Григория – это, на деле, коллективное воспоминание – дань памяти и признательности нашей Церкви всем тем, кто вошел в ее историю в святоотеческую эпоху, а также всем тем, кто в отчаянной попытке мыслить вместе, и, самое невозможное, одинаково с Отцами, придал Православию его неповторимые, парадоксальные, часто нетривиальные, подчас наивные, но навсегда бессмертные контуры.
Во время отпевания Иоанна Павла II 9 апреля 2005 года площадь Святого Петра внезапно огласили возгласы «Санто Субито!» — дословно «немедленная канонизация» — приведшие комментаторов в недоумение. Они не знали, что ответить на этот спонтанный и, как тогда казалось, доселе неслыханный возглас, требующий немедленного прославления во святых человека, бывшего живым еще несколько дней назад. Канонизация не может быть немедленной и это был момент, когда вся Римская Церковь еще молилась о душе своего новопреставленного понтифика.
Пусть не «прижизненно», но Иоанна Павла канонизировали весьма скоро, 9 лет спустя после «Санто Субито». Таким образом, оказалось, что тот спонтанный народный возглас был не случаен, ведь он воспроизвел одну древнейшую церковную традицию. Ту древнюю, забытую реальность богослужебной, литургической аккламации, когда церковный народ мог возгласом «аксиос», не символическим после рукоположения, как в настоящее время, но реальным и действенным согласием перед хиротонией, выносить решение о законности существующей здесь и сейчас социальной и церковной реальности церковного избрания.
В аккламации «аксиос» был и вопрос, и ответ. Но кому Слава? Императору? Империи? Удерживающему? Единому Богу – Легитиматору Единого Правителя? Христианским ортодоксальным ответом был один: «Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу». По сути, одно из первых проявлений разделения властей в Истории… Потрясающее свидетельство того, что Церковь, водимая Духом Святым, тогда обладала даром свидетельствовать о вере возгласами, аккламациями, провозглашениями и славословиями.
Вряд ли тогда, когда в Риме прозвучала та самая аккламации народа Божия и тогда, когда на площади Святого Петра, Иоанн Павел II был канонизирован, кто-то мог полагать, что, в том, что касается беспрецедентно мгновенной канонизации, у польского папы уже был исторический предшественник … в лице Григория Паламы. Подобно римскому епископу, Григорий был спешно канонизирован, в 1368 году, лишь спустя 9 лет после своей кончины.
Альманах современной христианской культуры «Артос» — профессиональный разговор о проблемах богословия образа, философии творчества, иконописи, архитектуре и литературе. Посмотреть описание альманаха № 5, 2019 г. >>>
Исследователи богословия Григория Паламы в XX веке считали, что, канонизируя его личность и учение, Великая Империя и Церковь, большая история которых уже стремилась к завершению, возжелали увековечить и «забрать с собой» имя и память Фессалоникийского архиепископа.
Каждая эпоха предполагает Реконструкцию, но всякая реконструкция, особенно такая, что относится к апокалиптическим эпохам, является рискованным и почти всегда обреченным на анахронизм приключением. Всякая реконструкция будет впоследствии пересмотрена. Для правильной локализации того, что принято называть Византийской Империей XIV века, необходимо небольшое отступление. Нам важно понять «Империю Паламы».
Византия уже давно, за многие столетия до этого, перестала быть Империей. После арабских завоеваний и ухода со сцены императоров-иконоборцев, Византия стала, по неподлежащему обжалованию приговору Питера Брауна, «микро-Христианством». Таким же, как, гораздо более юные, но и гораздо более полные сил уже тогда, Британия, Скандинавия, Германия, или даже ставшая ядром реконкисты Иберийского полуострова Астурия. Кстати, именно поэтому Киевский князь Владимир принял христианство из Константинополя. Славу Восточного Рима никто не отменял. В воображении Востока и Запада он оставался единственным политическим наследником римских императоров. Принять крещение из руки своих родственников-германцев, для викинга Владимира было невозможным. Рим был далеко и сам христианизацией народов не занимался.
В 1400 году, Император-Василевс (так, впрочем, назывались и «греческие» баварские короли первой независимой Греции XIX века) начал свое почти трехлетнее знаменитое турне по Европе. Его приветствовали в Европейских столицах, видя в нем (и, увы, не в великом князе далекой безымянной тогда Московии) прямого наследника Живого Рима.
В то время Великая Византия была городом-государством с прилегающими территориями, примерно таким же, как сейчас Лихтенштейн, или Андорра, с той лишь разницей, что обладала странными анклавами в виде постоянно оспариваемых Фессалоник. Архиепископом этого года в последний период своей жизни был Григорий Палама.
Несмотря на свою сложность, богословие Григория Паламы сводимо к ряду основополагающих утверждений:
1) Бог непознаваем, непостижим, недостижим и недоступен в Своей Сущности, но познаваем, постижим, достижим и доступен в Своем действии;
2) Действие, то есть, буквально, на греческом, «энергия» Бога есть Его благодать;
3) Благодать сообщается и усваивается аскетическим усилием;
4) Божественная благодать, являемая Богом или усвоенная подвижником, может быть видима, как свет, по аналогии со светом Преображения Господня на Горе Фавор;
5) Фаворский Свет благодати, а также другие ее явления — не тварны, то есть не сотворены, но являются Его действием, или энергиями божества.
Первоначальная традиция Церкви разделяла богословское знание на теологию, то есть учение о Боге в Себе Самом, и экономику (т.н. икономию, или домостроительство), то есть учение о Боге в контексте спасения мира во Христе Иисусе.
Учение о благодати является частью экономики. Вопреки традиционным схемам, Григорий Палама старается, сохраняя за благодатью ее «спасительные», «восстановительные», «освящающие», и прочие «экономические» характеристики, сделать ее частью Теологии. Вернуть устремляющийся к секулярности западный мир – а Константинополь был последним форпостом Запада на Востоке – к сакральной, теологической, теократической перспективе.
Антиподом паламитского понятия о несотворенной благодати было словосочетание «тварная благодать». Часть современной ему латинской богословской традиции, словосочетание «тварная благодать» означало, что формирующиеся в человеке новые христианские добродетели, качества и характеристики являются частью его собственной преображенной, но остающейся человеческой природы. Для Григория Паламы такая «секулярность» была неприемлема.
* * *
Биография Паламы, жизненный путь, воспитание, взросление, эмансипация, уход в монашество, период бесконечного сизифова труда богословских полемик, участие в гражданской войне, не совсем удачное архиепископство, включающее в себя турецкий плен, представляют собой бесконечный лабиринт событий, вполне достойных того, чтобы один их будущих авторов соединил бы их все вместе в каком-то своем постмодерном романе.
Как мыслитель, Палама был, в общем-то безразличен, к судьбе Империи. Но, при этом, считал, что Константинопольский Император является альфой и омегой христианского миробытия. Интересны, но почти совсем не изучены его визионерские призывы к христианизации Османов, в соединении с наивным убеждением, что они, в отличие от «латинян», смогут даровать ромеям религиозные свободы. По всей видимости, свою роль здесь сыграло и то, что османское общество, в отличие от западных, было сакральным.
Важно понимать, что привычного нам деления на Православную и Католическую Церковь еще не существовало. Да и не могло существовать, потому что конфессионализация стала следствием Реформации. Если попытаться восстановить сознание ромеев в эпоху Григория Паламы, то оно, очевидно строилось по принципу «свои»-«чужие», варвары-ромеи, Единственная Империя и те, кто осаждает ее крепость и ее ценности. Очевидно, предвидя трансфер власти в руки Османов, Григорий Палама явно предпочитал их будущую власть зависимости от «варварской» Европы.
* * *
Несколько слов о почитании Паламы на Руси. Преподаватель Перервинской Семинарии, протоиерей Андрей Орлов, привел мне замечательную подробность, которую я просто не могу не упомянуть. По его словам, на Руси Святитель Григорий Палама почти не был известен. Скорее всего, именно поэтому, служба во Второе Воскресенье Великого Поста отсутствовала в богослужебных книгах до второй половины XVII века. А в старообрядческих последованиях она отсутствует и по сей день. Так что празднование памяти святителя во Второе Воскресенье Великого Поста это, прежде всего, греческое, как сейчас бы сказали, фанарское влияние в нашем богослужебном календаре.
На Руси, Палама если и был известен, то прежде всего антилатинскими сочинениями. Так в XVI веке, не позднее 1582 года, Царю Иоанну Грозному в Москву был привезен список «Против Иоанна Векка». «В нем содержится заметка об ответе царя на любопытное вопрошание «что есть Паламас» иезуита Антонио Поссевино, прибывшего в Москву с известной миссией и имевшего с царем «беседы о религии» в том же 1582 году: «К немуже ответ бысть сицев. Паламас есть, Григорий архиепископ селуньский муж свят, с нимже латыни много прение имели о Святем Дусе, и с Марком Ефесским (1392-1444) его совокупиша во единомыслие и брань на них воздвигоша».
Однако Палама не был борцом с богословием Римской Церкви просто потому, что он его не знал. Но, при этом, в отличие от греческой традиции в целом, Григорий Палама знал про Августина. Этого латинянина по преимуществу он читал и охотно … цитировал его в свою пользу.
По иронии судьбы, в Православной Церкви за Григорием Паламой закрепилось то же наименование, что и за Августином в Церкви Западной. «Учитель Благодати». Если вернуться к уже упомянутому противопоставлению теологии и экономики, то богословие благодати Августина строится исключительно в экономической перспективе, то есть, в перспективе домостроительства спасения. Благодать это способность любить добро. Благодать есть возвращенная свобода. Свобода есть неспособность ко злу. Единственным свободным Человеком был Господь Иисус. Благодать есть сообщение, то есть коммуникация, этого дара свободы человеку. В этой перспективе вера есть абсолютный дар. Благодать есть благодать Креста и Воскресения.
При сопоставлении основных тезисов учения о благодати Григория Паламы и Августина делается очевидным, что речь идет о совершенно разных богословских построениях. Разных не в силу полемики, но по содержанию, целям, вопросам и ответам. Разных как две разные планеты.
Именно Августин породил, развил и заложил основы того способа мышления диалектики свободы и благодати, которые породили Западную Цивилизацию. Интересно, что на протяжении веков Августин забывался и возвращался. Как показывает история богословия, забывался и возвращался Палама. Приведенный пример со старообрядцами тому подтверждением…
И Августин, и Григорий были детьми заката. Августин жил на закате Античной Римской Африки. Он умер в осажденном вандалами Иппоне, после этого мир более никогда не был прежним. Григорий жил на закате Восточного Рима. Он предвидел, что прежнее не возвратить.
Говоря о благодати, Августин и Григорий говорили о совершенно различном. Для Августина, благодать целиком и полностью связана с христологией. Для Григория – с теологией. Но оба они настаивали на том, что благодать сообщаема. Учили о благодати как коммуникации. Уже одно это чрезвычайно увлекательно.
Иерей Августин Соколовски
Примечание:
[1] Омилия 10. https://azbyka.ru/otechnik/Grigorij_Palama/homilia/10?fbclid=IwAR02fJQfccfpV5Yn0YOECAKDdTuageTtpY99U1wIKRhI-dkqdbaECj87dec
