Почему преподаватели ПСТГУ и ведущие сотрудники центральных музеев России выступают против повторной защиты Марии Нецветаевой, начальника отдела профессионального искусства Министерства культуры Республики Беларусь и председателя Синодального отдела церковного искусства Белорусского Экзархата? Комментарий Натальи Комашко, ученого секретаря Центрального музея древнерусского искусства им. Андрея Рублева и преподавателя факультета церковных художеств ПСТГУ.
Более десяти лет я работаю на кафедре истории и теории христианского искусства факультета церковных художеств ПСТГУ. Эта работа мне всегда приносила радость, несмотря на то, что она велась практически на «общественных началах», зарплаты были ничтожно малы. Наша кафедра была притягательным местом, прежде всего потому, что там собрался замечательный коллектив преподавателей. Каждый из них – яркая личность. Наши студенты были умные, старательные. Мы гордимся нашими дипломниками и заботимся и о том, чтобы найти им работу. Должна сказать, что все знакомые мне работодатели довольны выпускниками нашей кафедры.
Мы всегда работали на совесть, да по-другому и не умеем…
Мне больно говорить, но последние события на нашей кафедре делают невозможным моё дальнейшее сотрудничество с ПСТГУ. После повторной «защиты» Маши Нецветаевой, которую продавливают административным ресурсом я просто не смогу смотреть своим студентам в глаза. Мне трудно представить себе сотрудничество с вузом – православным вузом! — где на преподавателей оказывают давление и заставляют их врать.
Руководство кафедры и факультета от нас многое скрывает, но я точно знаю одно: о сложившейся ситуации важно говорить открыто, называя вещи своими именами. Только так можно спасти кафедру от предстоящего позора. С этим намерением я рассказываю о происходящем, и мне важно, что мое решение рассказать о происходящем нашло поддержку у многих моих коллег.
События, о которых я буду говорить, вызвали недоумение, тревогу и возмущение большинства преподавателей нашей кафедры.
В этом году у нас случилось чрезвычайное происшествие – Мария Нецветаева, одна из студенток, провалилась на защите. Члены государственной экзаменационной комиссии единодушно поставили ей два.
Но не это стало причиной возмущения. Буквально сразу же была предпринята попытка административным ресурсом продавить ее повторную защиту. И аргументы были совершенно возмутительные, вкратце их можно сформулировать так: Мария Нецветаева занимает важную должность в Белорусском Экзархате, у нее там есть высокие покровители, с которыми не стоит ссориться.
Надо сказать, что Маша окончила у нас бакалавриат и написала неплохую работу о церкви Бориса и Глеба на Коложе в Гродно, однако магистратуру она закончить не смогла, ее дипломная работа не соответствовала предъявляемым требованиям. После бакалавриата она попросила меня стать ее научным руководителем. Поскольку она сама из Минска, я предложила ей тему иконописи в Виленской и Литовской епархии в XIX веке. Я возлагала на нее больше надежды, но, к моему удивлению, Маша не проявляла интереса к работе над темой в течение двух лет, ее работу я увидела только накануне защиты и была в шоке. Написана она была «на коленке» и на другую тему – она сузила хронологические рамки до первой половины XIX века, притом, что сама Виленская епархия была образована в 1839 году. Конечно, она не смогла тогда защититься, и вот теперь, спустя четыре года, я неожиданно узнаю, что за пять дней до защиты в список дипломников внесено имя Марии Нецветаевой. Она вышла на защиту без научного руководителя, без предзащиты, без официального утверждения рецензента. Таких нарушений регламента у нас на кафедре никогда еще не было!
Еще на этапе приема документов на восстановление можно было на законных основаниях отказать не то что в защите, а в приеме работы. Но ей пошли навстречу. К сожалению, работа за прошедшие четыре года не изменилась. Она не имеет никакого отношения к искусствоведению, а наша кафедра – все-таки искусствоведческая. Целая глава посвящена в ней биографиям художников виленской школы – поляков по происхождению и католиков по вероисповеанию. Упоминаются их светские произведения, в частности, портреты, и работы для католических храмов. И совсем чуть-чуть, ровно 4 страницы, посвящены собственно иконам. Этот текст жалкий не только по объему, но и по содержанию. По сути это всего лишь безграмотные поверхностные описания того, что изображено на каждой из приведенных ею иконе. При этом допущено море фактических ошибок. Например, я была очень удивлена, что копию Белыничской иконы (та, которая заменила первоначальный образ), написанную в XVII веке, автор дипломной работы датирует первой половиной XIX века. В значительной части текста, посвященной истории Виленской епархии, угадывается вольный пересказ «Православной энциклопедии»: там встречаются те же фразы, те же конструкции. В дипломе лишь чуть-чуть сокращен текст и заменены некоторые слова. Это легко установить, положив два текста рядом.
В ведении автор дает очень сомнительное определение иконы и предлагает свою, весьма странную классификацию икон XIX века. Я преподавала ей историю иконописи XVIII – начала XX веков. Такое впечатление, что она не ходила ни на одну мою лекцию.
На защите члены государственной экзаменационной комиссии (ГЭК) и присутствующие преподаватели кафедры задавали ей вопросы. Простите, но это был какой-то позор! Маша Нецветаева на искусствоведческие вопросы всё время давала идеологические ответы. Отвечая на вопросы председателя ГЭК, известного и авторитетного исследователя древнерусского искусства Энгелины Сергеевны Смирновой, и члена комиссии, заведующей отделом древнерусского искусства Третьяковки Натальи Шередега, Маша выдвигала претензии реставраторам Национального художественного музея в Минске, что они при реставрации икон снимают слой православной записи и раскрывают живопись эпохи унии, а в экспозиции намеренно вывешены иконы, начиная только с XVI века, то есть опять с унии, хотя Маше, казалось бы, должно быть известно, что собственно белорусских икон ранее этого времени просто не сохранилось. Ничего не представляя собой в науке, Маша обвиняет в предвзятости авторитетных белорусских исследователей. В частности, покойного А.А. Ярошевича, на основании только того, что он был униатом. Вероятно, легче обвинить, чем потрудиться прочесть труды этого всеми уважаемого исследователя.
При обсуждении Маше был задан вопрос: а в чем состоит новизна вашей работы? Маша показал изображение иконы, имеющей дату – 1814 год, и подпись мастера. Она ее вводит в науку как точно датированное произведение собственно белорусской иконописи раннего XIX века. И сюжет, и манера письма не оставляли никаких сомнений для тех, кто занимается атрибуционной работой и представляет себе художественную культуру юго -западных территорий Российской империи того времени, что это произведение выученика Киево-Печерской лавры, то есть к самобытной культуре Виленской епархии эту работу никак нельзя отнести. Но самое замечательное – это прочтение Машей в подписи имени иконописца – Пифома (!) Силинич. Ей невдомек, что первые две буквы «П» и «И» – это обычное для подписей на иконах XIX века сокращение «писал иконописец». Ей, жене священника, не мешало бы знать, что такого имени в святцах нет. Вот так и запущен в науку очередной поручик Киже, хотя мало-мальски знакомым с предметом людям понятно, что речь идет о мастере Фоме Силиниче. По-хорошему, это клеймо на всю оставшуюся жизнь. Таким не место в профессии.
У искусствоведов возникает закономерный вопрос: какая может быть наука, если на первом месте стоят только идеологические аргументы? Вполне возможно, что имидж «борца с унией» помогает Маше продвигаться по карьерной лестнице. Но это не имеет никакого отношения к науке.
Государственная экзаменационная комиссия не сочла возможным поставить даже самый низкий балл – тройку – за представленную работу. Но коллизия в том, что у Маши оказались высокие покровители в Минске, и идет прямое давление на руководство факультета и, по всей видимости, университета. На решение комиссии Маша в тот же день подала апелляцию. Но, нам, преподавателям и даже членам ГЭК не удалось познакомиться с ее содержанием. Руководство кафедры тут же «засекретило» все документы, касающиеся защиты Марии Нецветаевой.
Нам устно озвучили две версии апелляции. Первая не выдерживает никакой критики, так как Нецветаева утверждает, что не было кворума членов ГЭК. Все присутствовавшие на защите ответственно утверждают: неправда, кворум был. Вторая версия касается процессуальной части: мол, преподаватели не имели права присутствовать при обсуждении дипломов. Я еще раз внимательно изучила регламент. Там об этом ничего не говорится. Преподаватели не принимали участия в голосовании, кроме того, защищалось. как обычно, несколько студентов. Мы все у кого-то из них руководители, у кого-то рецензенты. У нас на кафедре не принято выгонять научных руководителей и рецензентов во время обсуждения, потому что у членов комиссии могут быть к ним дополнительные вопросы.
Через несколько дней даже члены ГЭК не смогли получить копию протокола, а руководство факультета совершенно неожиданно для всех согласилось в срочном порядке провести повторную защиту Марии Нецветаевой вопреки всем нормам и правилам. Уже известно, что текст ее диплома срочно переписывается («улучшается») посторонними лицами, хотя, на мой взгляд, эту работу улучшить в принципе нельзя.
В этой ситуации я не вижу для себя другого выхода как написать заявление об уходе. Но я иначе не могу. Как смотреть в глаза другим студентам после этого?
Я скажу очень жесткие слова: Маша Нецветаева – недоучка, она ничего из себя не представляет в науке, предпочтя ей карьеру. Ради удовлетворения ее амбиций руководство кафедры заставляет унижаться опытных преподавателей, известных искусствоведов. Горько это видеть.
Я очень надеюсь, что в этой сложной ситуации еще есть шанс принять решения, которые спасут репутацию кафедры.
