Разговор о христианском искусстве невозможен без вовлечения в него не только художников, но и духовества, и епископата. Хотя мы, конечно, понимаем, что далеко не каждый епископ готов поддержать такой разговор. Тем не менее мы уверены, что состояние христианского искусства — литургического и внелитургического — волнует многих. Епископ Обуховский Иона согласился ответить на наши вопросы. И мы надеемся продолжить этот разговор на страницах альманаха «Дары» (# 1, 2015).
— Ваше Преосвященство, для православного богословия красота имеет большое значение — по мнению святых отцов, это одно из имен Божиих. Но в современных православных храмах мы редко видим настоящую красоту, зачастую встречаемся с безвкусицей. Как вы считаете, в чем причина?
— Красота для православия имеет ключевое значение. Но действительно, в новопостроенных или отреставрированных храмах мы зачастую видим некое торжество безвкусицы и китча, а вовсе не ту красоту, которой вдохновлялись в свое время в Константинопольской Софии послы князя Владимира, которым храм представлялся буквально небом на земле.
На мой взгляд, тому есть несколько причин. Во-первых, то, что в духовных школах практически не уделяется внимания таким предметам, как церковное искусство, либо же они преподаются достаточно поверхностно. Как следствие, священник, получивший семинарское образование, не имеет четкого понятия о том, каким должен быть православный храм. Тем более это можно сказать о представителях духовенства, которые сначала были рукоположены в священный сан, а затем получали духовное образование заочно.
Во-вторых, вкус воспитывается с детства. Даже за несколько лет обучения изменить эстетические представления человека очень сложно. Я знаю только несколько случаев, когда люди, не получившие должного воспитания, путем самообразования изменяли свое отношение к церковному искусству, осознавая его важность как части церковного Предания. Должно быть большое желание самого обучаемого внутренне перестроиться, принять позицию Церкви, тот опыт, который Церковь накопила за 2000 лет своего существования.
К сожалению, в духовных школах на эти темы говорится очень мало, и вопрос благоукрашения храма ложится на конкретного священника. На этот процесс другие факторы — прихожане, староста, благотворители — влияют мало. Все делается по благословению и в соответствии с предпочтениями настоятеля.
А священники — это плоть от плоти народа. От батюшки, который вырос в райцентре или селе, сложно ожидать, что его храм будет отличаться от «шедевров» местной архитектуры. Вершина эстетики подобных «образцов», как правило, — клуб или сельсовет, или подобные административные сооружения. Такие же стандарты переносятся и в храм, поэтому и появляются церкви, окрашенные в нелепые бирюзовые, зеленые, ядовито-желтые или синие цвета, покрытые яркой металлочерепицей и без всякой меры — имитациями позолоты. Люди просто воплощают в храме те идеалы красоты, к которым привыкли с детства.
С другой стороны, практически все священнослужители бывали в паломничествах в крупных центрах православия, таких, как Киево-Печерская, Троице-Сергиева лавры, видели образцы древнего искусства. Но почему-то всё это не оказывает должного влияния и не вдохновляет к созданию таких же шедевров.
— Должен ли епископ вмешиваться в вопросы благоукрашения храмов, и если да, то каким образом? Какой механизм участия епископа в обсуждении этих вопросов Вы видите?
— Интересен пример Грузинской Православной Церкви. Там есть специальная комиссия по церковному искусству, которую возглавляет удивительный человек — митрополит Алавердийский Давид. Он сам является прекрасным архитектором, художником, человеком творческим, который через церковное искусство пришел к священнослужению. До воцерковления он принимал участие в реставрации древних храмов, познакомился с Патриархом Илией, и с этого начался его путь к Церкви. Сейчас он возглавляет комиссию, задача которой — помочь священнику в постройке храма, соответствующего канонам православия и традициям Грузинской Церкви.
Я видел в Грузии множество новых храмов. Их практически нельзя отличить от древних, настолько пропорционально, гармонично, качественно и изящно они сделаны. Соответственно и интерьеры: иконостасы или деревянные, или каменные; иконы в подобающем стиле — по всему видно, что в Грузинской Церкви серьезно относятся к историческому наследию.
Поэтому я считаю, что архиерей не только может, но и должен вникать в вопросы строительства храмов, но не единолично и волюнтаристски, а привлекая для консультаций широкий круг экспертов. Необходим епархиальный отдел, куда войдут специалисты по церковной архитектуре и церковному искусству для помощи священнослужителям в процессе подготовки строительства, во время самого строительства, а также благоукрашения храма. Задача такого коллегиального органа — помогать выбирать лучшие образцы, при этом не усложняя экономически сам процесс. Ведь большинство церквей возводятся так называемым хозяйственным способом, и священнику, начинающему строительство, приходится наступать на те же грабли, по которым уже прошлись его собратья-священнослужители. Поэтому епархиальный орган может помочь общине, опираясь на опыт предшественников, обойти многие препятствия и построить храм быстро, дешево, качественно и красиво.
— Икона для православного человека всегда была святыней, образом для молитвы. Таковой она остается и сегодня, но, увы, не всегда современные верующие понимают ее красоту, ее язык. Особенно это относится к древней иконе. В храмах много живописных икон. А некоторые современные иконы вообще бывают похожи на гламурные картинки из журналов. Как научить прихожан видеть красоту иконы?
— Как научить видеть красоту иконы? Помню, художественно-производственное объединение «Софрино» в конце 1980-х — начале 1990-х годов, когда Церковь выходила из коммунистического пленения, вело правильную с искусствоведческой точки зрения политику. Практически все их иконы были в каноническом стиле и приближались к лучшим образцам православной иконописи. Таким образом целое поколение наших соотечественников приучалось к восприятию именно канонической иконы. Не владея особыми познаниями в области богословия иконы, а только имея дома качественные образцы, люди привыкали к этому направлению церковного искусства.
В наши дни, к сожалению, производители живут по законам маркетинга и штампуют те иконы, которые предпочитает среднестатистический покупатель, — яркие, гламурные, слащавые. Эти изделия никоим образом не являются «богословием в красках» и не имеют ничего общего со Священным Преданием Церкви.
— Икона должна быть канонична, соответствовать вере Церкви, догматам. Это бесспорно. Но стиль иконы меняется. Как вы относитесь к современным стилистическим поискам в иконописании? Возможен ли какой-то новый стиль в иконе?
— Вопрос интересный. Действительно, если сравнить иконы периода катакомб и постиконоборческого периода, то налицо явная эволюция. Так же, скажем, и синайские иконы VI века (доиконоборческого периода) отличаются от времен расцвета Византийской империи или древнерусского искусства.
С конца XVII века в нашей Церкви под воздействием запада иконы стали трансформироваться, меняться. В начале это было не более чем веяние моды. Люди хотели, чтобы храмы выглядели стильно и современно, в соответствии с тогдашними стандартами, и заимствовали черты западного искусства.
В XIX веке сформировался так называемый академический стиль, когда икона соответствовала образцам светского искусства того времени.
Интересно, что на Святой горе Афон, которая всегда являлась хранительницей традиций, в XIX веке тоже возник своеобразный стиль иконописания. С одной стороны, он был близок к академическим образцам, но в то же время иконы нельзя было назвать академическими в строгом понимании, они все равно несли некоторые черты условности и возвышенности.
Среди афонских иконописцев того периода было очень много подвижников благочестия, людей святой жизни, которые действительно были творцами «богословия в красках». Меня всегда поражало, насколько тонки, нежны, насколько приятны взору иконы так называемого афонского письма конца XIX — начала ХХ века. А ведь они изготовлялись в большом количестве не только в Пантелеимоновом монастыре, но и по многочисленным скитам и келлиям, практически во всех монашеских общинах. И писали их совсем простые люди — вчерашние хлебопашцы, рабочие, которые, получив всего лишь несколько уроков иконописания, творили так, что сейчас их стиль воспроизвести даже мастерам живописи практически невозможно. Известны попытки подражания этим иконам, но такой глубины и в то же время — возвышенной простоты никто не добился.
Так что искусство трансформируется, меняется. Но основным критерием того, насколько икона может считаться православной, был и остается самый важный показатель — можно ли перед такой иконой молиться. Ведь часто самые простые, самые, казалось бы, примитивные иконы XIX века — из российской глубинки или украинской провинциальной школы, при всей массе огрехов, художественных ошибок и несовершенств, по-настоящему притягательны и молитвенны. Видно, что человек, который писал икону, знал, что писал и для чего, и делал это так искренне и старательно, как только мог. Перед такой иконой вполне можно молиться. А среди новых образцов, к сожа-лению, встречаются такие, которые только мешают молитве, так что приходится молиться не благодаря иконе, а вопреки. Так что личность иконописца играет очень большую роль.
Интересно вот еще что. Мне часто приходится сталкиваться со старинными иконами, попадаются и подделки — я имею в виду не копии древних образцов, а именно подделки, написанные с целью наживы. Икону старого письма всегда можно отличить от новонаписанной «под старину». Ведь подделывают иконы, в основном, люди малоцерковные или вообще нецерковные, их задачей изначально является обман, лукавство. Творения таких мастеров могут внешне практически ничем не отличаться от старинных — написаны на дореволюционной доске, с отлично положенной позолотой, с потертостями, кракелюрами, затемнениями. С технической точки зрения всё может быть сделано идеально, но основным отличием от настоящей старинной иконы будет какой-то изъян в ликах, отсутствие чего-то неуловимого выдаст подделку. Это сложно описать словами, но верующий человек, думаю, меня поймет. Сразу видно, что тот, кто писал икону, далек от смысла изображения, а сама она написана не для того, чтобы перед ней молиться, а для обмана.
В любом направлении иконописи есть множество замечательных образцов. Взять, к примеру, украинское барокко. Оно является трансформацией западного живописного стиля, но какие трогательные, можно сказать, милые иконы, написанны мастерами этой школы. С точки зрения современности они подчас могут казаться даже смешными — чересчур пышные формы тела, розовые щеки, оттопыренные уши и неестественные носы, но при этом видна любовь, с которой творил человек. Любовь к искусству и самое главное — любовь к Первообразу.
Это справедливо и по отношению к кано-нической иконе. Если человек пишет ее бездушно, это будет лишь стилизация. А если пишет благоговейно, с любовью к первообразу, то икона будет вызывать у молящихся настоящие духовные переживания.
В современном церковном искусстве яркие представители мне не встречались. То, что попадалось, больше похоже, простите, на выпендреж. Видно, что художник стремится, прежде всего, сказать свое слово — не возвестить людям о Боге, о любви к Богу, а продемонстрировать свое новаторство, заявить о своем видении, о преломлении в своем сознании церковного искусства. Так бывает, когда в душе иконописца художник побеждает христианина.
Но есть, конечно, замечательные иллюстраторы, которые благоговейно, возвышенно и трогательно, пусть даже в каком-то наивном стиле, иллюстрируют евангельские сюжеты и пишут картины на темы православных праздников. Виден и трепет людей, и их любовь к Богу. Наиболее известными и самобытными представителями этого направления, на мой взгляд, являются Елена Черкасова и Давид Попиашвили. Это, я считаю, можно назвать церковным искусством, но к иконописи отнести нельзя. Основной критерий, по которому можно отличить икону от любого другого изображения, — можно ли ее поместить в храме. Изображения на христианские темы могут украшать жилище верующих, но в иконные уголки их не помещают и перед ними не молятся.
— В современной церковной архитектуре тоже идут поиски. Немало очень смелых проектов. Но многие держатся за традиционные формы. Насколько храм XXI века должен отражать дух времени?
— Сейчас Церковь оживает после 70-летнего гонения и говорить о каком-то новаторстве или новом слове в церковной архитектуре, на мой взгляд, еще рановато. В советское время храмы практически не строились, церковные архитекторы не были востребованы, поэтому нам бы хоть к уровню дореволюционных зодчих приблизиться.
К сожалению, зачастую храмы строятся по проекту, который батюшка нарисовал в тетрадке карандашиком по клеточкам. Он изобразил, как себе это видит, а первые попавшиеся мастера по такому проекту слепили храм.
Нам сейчас нужно научиться хотя бы копировать, воспроизводить лучшие образцы церковной архитектуры, которые дошли до нас из древности. Их достаточно много, так что есть чем вдохновляться. Если есть желание строить в архаичном стиле, в Греции множество церквей дошли до нашего времени практически не измененными. Если в древнерусском, пожалуйста — Псков, Новгород, в которых остались прекрасные образцы. Если барокко — тоже нет вопросов. Много примеров, на основании которых можно создавать новые храмы.
Когда мы научимся воспроизводить или трансформировать образцы древности, потом уже можно будет говорить о каком-то новом слове в архитектуре. Пока что это «новое слово» является всё тем же выпендрежем, о котором я говорил выше. Основная масса храмов, создаваемых в стремлении максимально уйти от древних образцов, крайне нефункциональны и неудобны для молитвы, для жизни церковной общины, для литургии, для их украшения. В этом случае архитектор строит не дом Божий, а памятник своему тщеславию — одно сплошное проявление эгоизма и самолюбования. Конкретно о плохом говорить мне не хотелось бы — моя субъективная оценка может ранить кого-то. А хороших храмов, за создателей которых можно порадоваться, — единицы: в России наиболее заметен отличными проектами Андрей Анисимов, на Украине — Ольга Кругляк.
Еще раз подчеркну: я не против следования духу и стилю времени, если при этом в здании храма возможна будет полноценная литургическая жизнь общины, жизнь верующих, которые, собственно, и составляют Тело Христово. Если храм функционален, удобен, помогает молитве, а не отвлекает от нее, если он не безобразен, не отталкивает своими чересчур смелыми формами, почему бы и нет.
— Есть и внелитургическое христианское искусство. Встречались ли Вам интересные авторы, которые работают в этой области, и если да, то какие Вы видите тенденции?
— Сложно сказать, что в Церкви внелитургично. Церковь вся литургична, она сосредоточена вокруг литургии. Храмы — место, где совершается Евхаристия. Домашний молитвенный уголок — место, где человек готовится к Евхаристии, творит домашнюю молитву, перед тем как принять Христа.
Практически все искусство литургично. Те же иллюстрации на евангельские сюжеты говорят о воплотившемся Сыне Божием, Который распялся за нас, принес Себя в жертву и стал доступен для нас в Своем Теле и Своей Крови. Церковная музыка — тоже литургична. Даже так называемые псальмы — народные песнопения, не связанные с богослужением, глубоко церковны, проникнуты церковным духом. Прикладное искусство, церковная утварь, церковное ювелирное искусство — все литургично.
На мой взгляд, всё, что связано с жизнью христианина, в той или иной степени восходит к литургии. Если же условно разделить искусство на литургическое и внелитургическое, то хороших образцов достаточно много, но они настолько разнообразны и многогранны, что сложно выделить что-либо конкретное.
PS: Приобрести альманах «Дары» можно в магазине «Праволсавная книга» (Москва, ул. Погодинская, 18) и в культурном центре «Покровские ворота» (Москва, ул. Покровка, 27).
